Жили-были старик да старуха. У старика со старухою было три дочери. Старшую дочь старуха не любила (она была ей падчерица), почасту ее журила, рано будила и всю работу на нее свалила. Девушка скотину поила-кормила, дрова и водицу в избу носила, печку топила, обряды творила, избу мела и все убирала еще до свету; но старуха и тут была недовольна
и на Марфушу ворчала:
«Экая ленивица, экая неряха! И голик-то у нее не у места, и не так-то стоит, и сорно-то в избе».
Девушка молчала и плакала; она всячески старалась мачехе уноровить и дочерям ее услужить; но сёстры, глядя на мать, Марфушу во всем обижали, с нею вздорили и плакать заставляли: то им и любо было! Сами они поздно вставали, приготовленной водицей умывались, чистым полотенцем утирались и за работу садились, когда пообедают. Вот наши девицы росли да росли, стали большими и сделались невестами. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Старику жалко было старшей дочери; он любил ее за то, что была послушляная да работящая, никогда не упрямилась, что заставят, то и делала, и ни в чем слова не перекорила; да не знал старик, чем пособить горю. Сам был хил, старуха ворчунья, а дочки ее ленивицы и упрямицы.
Вот наши старики стали думу думать: старик — как бы дочерей пристроить, а старуха — как бы старшую с рук сбыть. Однажды старуха
и говорит старику: «Ну, старик, отдадим Марфушу замуж».
— «Ладно», — сказал старик и побрел себе на печь;
а старуха вслед ему:
«Завтра встань, старик, ты пораньше, запряги кобылу в дровни и поезжай с Марфуткой; а ты, Марфутка, собери свое добро в коробейку да накинь белую исподку: завтра поедешь в гости!»
Добрая Марфуша рада была такому счастью, что увезут её в гости, и сладко спала всю ночку; поутру рано встала, умылась, богу помолилась, все собрала, чередом уложила, сама нарядилась, и была девка — хоть куды невеста! А дело-то было зимою, и на дворе стоял трескучий мороз.
Старик наутро, ни свет ни заря, запряг кобылу в дровни, подвел ко крыльцу; сам пришел в избу, сел на коник
и сказал: «Ну, я все изладил!»
— «Садитесь за стол да жрите!» — сказала старуха. Старик сел за стол и дочь с собой посадил; хлебница была на столе, он вынул челпан и нарушал хлеба и себе и дочери. А старуха меж тем подала в блюде старых щей и сказала:
«Ну, голубка, ешь да убирайся, я вдоволь на тебя нагляделась! Старик, увези Марфутку к жениху; да мотри, старый хрыч, поезжай прямой дорогой, а там сверни с дороги-то направо, на бор, — знаешь, прямо к той большой сосне, что на пригорке стоит, и тут отдай Марфутку за Морозна». Старик вытаращил глаза, разинул рот и перестал хлебать, а девка завыла.
«Ну, что тут нюни-то распустила! Ведь жених-то красавец и богач! Мотри-ка, сколько у него добра: все елки, мянды и березы в пуху; житье-то завидное, да и сам он богатырь!»
Старик молча уклад пожитки, велел дочери накинуть шубняк и пустился в дорогу. Долго ли ехал, скоро ли приехал — не ведаю: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Наконец доехал до бору, своротил с дороги и пустился прямо снегом по насту; забравшись в глушь, остановился и велел дочери слезать, сам поставил под огромной сосной коробейку
и сказал: «Сиди и жди жениха, да мотри — принимай ласковее». А после заворотил лошадь — и домой.
Девушка сидит да дрожит; озноб ее пробрал. Хотела она выть, да сил не было: одни зубы только постукивают. Вдруг слышит: невдалеке Морозко на ёлке потрескивает, с ёлки на ёлку поскакивает да пощёлкивает. Очутился он и на той сосне, под коей девица сидит, и сверху ей говорит:
«Тепло ли те, девица?»
— «Тепло, тепло, батюшко-Морозушко!»
Морозко стал ниже спускаться, больше потрескивать и пощелкивать.
Мороз спросил девицу:
«Тепло ли те, девица? Тепло ли те, красная?»
Девица чуть дух переводит, но еще говорит:
«Тепло, Морозушко! Тепло, батюшко!»
Мороз пуще затрещал, и сильнее защелкал,
и девице сказал: «Тепло ли те, девица? Тепло ли те, красная? Тепло ли те, лапушка?»
Девица окостеневала и чуть слышно сказала:
«Ой, тепло, голубчик Морозушко!»
Тут Морозно сжалился, окутал девицу шубами и отогрел одеялами.
Старуха наутро мужу говорит:
«Поезжай, старый хрыч, да буди молодых!»
Старик запряг лошадь и поехал. Подъехавши к дочери, он нашёл её живую, на ней шубу хорошую, фату дорогую и короб с богатыми подарками. Не говоря ни слова, старик сложил все на воз, сел с дочерью и поехал домой. Приехали домой, и девица бух в ноги мачехе. Старуха изумилась, как увидела девку живую, новую шубу и короб белья.
«Э, сука, не обманешь меня».
Вот спустя немного старуха говорит старику:
«Увези-ка и моих-то дочерей к жениху; он их еще не так одарит!» Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Вот поутру рано старуха деток своих накормила и как следует под венец нарядила и в путь отпустила. Старик тем же путём оставил девок под сосною.
Наши девицы сидят да посмеиваются:
«Что это у матушки выдумано — вдруг обеих замуж отдавать? Разве в нашей деревне нет и ребят! Не ровен час черт приедет, и не знаешь какой!»
Девушки были в шубняках, а тут им стало зябко.
«Что, Параха? Меня мороз по коже подирает. Ну, как суженый-ряженый не приедет, так мы здесь околеем».
— «Полно, Машка, врать! Коли рано женихи собираются; а теперь есть ли и обед на дворе».
— «А что, Параха, коли приедет один, кого он возьмет?»
— «Не тебя ли, дурище?»
— «Да, мотри, тебя!»
— «Конечно, меня».
— «Тебя! Полное тебе цыганить да врать!»
Морозко у девушек руки ознобил, и наши девицы сунули руки в пазухи да опять за то же.
«Ой ты, заспанная рожа, нехорошая тресся, поганое рыло! Прясть ты не умеешь, а перебирать и вовсе не смыслишь».
— «Ох ты, хвастунья! А ты что знаешь? Только по беседкам ходить да облизываться. Посмотрим, кого скорее возьмет!»
Так девицы растабаривали и не в шутку озябли; вдруг они в один голос сказали:
«Да кой хранци! Что долго нейдет? Вишь ты, посинела».
Вот вдалеке Морозно начал потрескивать и с елки на елку поска-кивать да пощелкивать. Девицам послышалось, что кто-то едет.
«Чу, Параха, уж едет, да и с колокольцом».
— «Поди прочь, сука! Я не слышу, меня мороз обдирает».
— «А еще замуж нарохтишься!»
И начали пальцы отдувать. Морозко все ближе да ближе; наконец очутился на сосне над девицами.
Он девицам говорит:
«Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные? Тепло ли, мои голубушки?»
— «Ой, Морозко, больно студено! Мы замерзли, ждем суженого, а он, окаянный, сгинул».
Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать и чаще пощелкивать.
«Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные?»
— «Поди ты к черту! Разве слеп, вишь у нас руки и ноги отмерзли».
Морозко еще ниже спустился, сильно приударил
и сказал:
«Тепло ли вам, девицы?»
— «Убирайся ко всем чертям в омут, сгинь, окаянный!» — и девушки окостенели.
Наутро старуха мужу говорит:
«Запряги-ка ты, старик, пошевёнки; положи охабочку сенца да возьми шубное опахало. Чай девки-то при-озябли; на дворе-то страшный мороз! Да смотри, воровей', старый хрыч!» Старик не успел и перекусить, как был уж на дворе и на дороге. Приезжает за дочками и находит их мертвыми. Он в пошевёнки деток свалил, опахалом закутал и рогожкой закрыл. Старуха, увидя старика издалека, навстречу выбегала
и так его вопрошала: «Что детки?»
— «В пошевнях». Старуха рогожку отвернула, опахало сняла и деток мертвыми нашла.
Тут старуха как гроза разразилась
и старика разбранила:
«Что ты наделал, старый пес? Уходил ты моих дочек, моих кровных деточек, моих ненаглядных семечек, моих красных ягодок! Я тебя ухватом прибью, кочергой зашибу!»
— «Полно, старая дрянь! Вишь ты, на богатство польстилась, а детки твои упрямицы! Коли я виноват? Ты сама захотела».
Старуха посердилась, побранилась, да после с падчерицею помирилась, и стали они жить да быть да добра наживать, а лиха не поминать. Присватался сусед, свадебку сыграли, и Марфуша счастливо живёт. Старик внучат Морозном стращал и упрямиться не давал. Я на свадьбе был, мед-пиво пил, по усу текло, да в рот не попало.

МОРОЗКО

Живало-бывало, - жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой жить: перевернешься - бита и недовернешься - бита. А родная дочь что ни сделает - за все гладят по головке: умница.

Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела - еще до свету... Ничем старухе не угодишь - все не так, все худо. Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится - не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.


- Вези, вези ее, старик, - говорит мужу, - куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.


Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь.


Запряг лошадь:


- Садись, мила дочь, в сани.


Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.


Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит - невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:


- Тепло ли тебе, девица?


Она чуть дух переводит:


- Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.

Морозко стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает:


- Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?


Она чуть дух переводит:


- Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.

Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:


- Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?


Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:


- Ой, тепло, голубчик Морозушко!


Тут Морозко сжалился над девицей; окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.


А мачеха по ней поминки справляет, печет блины и кричит мужу:


- Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!


Поехал старик в лес, доезжает до того места, - под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около - короб с богатыми подарками.


Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.


А дома старуха печет блины, а собачка под столом:


- Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.


Старуха бросит ей блин:


- Не так тявкаешь! Говори: "Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут..." Собака съест блин и опять:


- Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.


Старуха блины ей кидала и била ее, собачка - все свое...


Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица - в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Старуха глянула - и руки врозь...


- Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес на то же место...


Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.


Старухина дочь сидит, зубами стучит. А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:


- Тепло ли тебе, девица?


А она ему:


- Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко...

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:


- Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
- Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко...

Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:


- Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?


- Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!


Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела.


Чуть свет старуха посылает мужа:


- Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре...


Старик уехал. А собачка под столом:


- Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут. Старуха кинула ей пирог:


- Не так тявкаешь! Скажи: "Старухину дочь в злате-серебре везут..."


А собачка - все свое:


- Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут...

Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая. Заголосила старуха, да поздно.

Морозко.