Инна Чижегава МЕКСИКАНСКИЙ ФЕНИКС

Инна Чижегава

МЕКСИКАНСКИЙ ФЕНИКС

Есть люди, жизненное предназначение которых раскрывается очень рано. Оно властно зовет их отдаться ему целиком, и вся энергия этих людей, освободившись от рассеяний повседневного существования, как бы переливается в творения их духа и разума.

Жизнь таких людей по времени часто очень коротка, и не предчувствие ли этого заставляет их так спешить, и не потому ли они так щедры в своих творениях, что им нужно успеть оставить потомкам сокровища своего ума и сердца, сокровища, которые, быть может, не были в полной мере оценены их современниками?

Жизнь знаменитой мексиканской поэтессы Хуаны Инес де ла Крус была недолгой и удивительной. Она умерла в возрасте сорока трех лет, и вся ее жизнь была безраздельно посвящена двум «пламенным страстям» - науке и поэзии.

Хуана Инес де Асбахе-и-Рамирес де Сантильяна (таково было светское имя поэтессы до принятия ею монашеского чина) родилась 12 ноября 1651 года в Сан-Мигель-де-Непантла, селенье, расположенном в шестидесяти километрах к юго-западу от столицы.

Современник и первый биограф поэтессы Диего де Кальеха так описывает природу тех мест, где прошло ее детство: «В двенадцати лигах от города Мехико, столицы Новой Испании, высятся едва не бок о бок две горные вершины... из коих одна покрыта вечным снегом, а другая пышет вечным огнем...» Здесь, у подножия вулканов Истаксихуатль и Попокатепетль, среди расстилавшихся по их склонам дубовых и кедровых лесов, среди полей, засеянных золотистым маисом, под ослепительным солнцем, свободно пронизывающим лучами прозрачный воздух, пробуждался поэтический мир Хуаны Инес:

            Я там родилась, где солнце
            глаз с меня не сводило:
            глядели в упор прямые
            лучи дневного светила...

Уже в раннем детстве Хуана Инес обнаружила редкие способности и необыкновенную тягу к знаниям. В трехлетнем возрасте она тайком от всех выучилась читать, к шести годам легко освоила премудрости письма; к этому же времени относится и ее первый поэтический опыт: гимн в честь праздника тела Господня.

Услыхав от кого-то из взрослых, что в Мехико есть университет, где обучают разным наукам, шестилетняя девочка умоляет мать переодеть ее мальчиком и отправить учиться. Ее наивные мольбы, разумеется, были напрасны, но маленькая Хуана не сдавалась: целые дни проводила она за чтением книг из дедовской библиотеки, и никакие уговоры и наказания не могли отвратить ее от этого занятия. Не в силах противиться столь настойчивому желанию дочери, родители отправляют восьмилетнюю Хуану в столицу, где она с жаром принимается за изучение латыни. Двадцати уроков было довольно, чтобы девочка освоила язык в совершенстве, - она не только читала и писала по-латыни, но и сочиняла латинские стихи с тою же свободой, что и на родном языке.

В своем замечательном «Ответе сестре Филотее» поэтесса впоследствии сама поведала о той почти неистовой жажде знаний, которая владела ею всю жизнь: «Едва забрезжил во мне первый луч разума, как вместе с ним пробудилась страсть к познанию, страсть столь пылкая и неодолимая, что ничьи укоры, - а их было множество, - ни мои собственные сомнения, коих тоже было немало, не в силах были принудить меня отступиться от того, чего властно требовала моя натура и что было вложено в меня богом... Мои успехи в науках занимали меня столь сильно, что я, гордясь, как всякая женщина... своими длинными волосами, не раз обрезала их на длину четырех - шести пальцев, с тем чтобы за время, потребное для достижения ими прежней длины, я преуспела в изучении той или иной науки; в случае неудачи я вновь обрезала себе волосы в наказание за нерадивость, ибо почитала несправедливым украшать волосами голову, столь скудно наполненную знаниями, кои единственно могут служить ее истинным украшением».

При дворе вице-короля Мексики заговорили о необыкновенно одаренной девочке, изумлявшей окружающих своими успехами в науках и страстью к сочинительству стихов. Ее жалуют званием придворной дамы, и вице-королева, пораженная умом и красотой Хуаны Инес, устраивает ей нечто вроде публичного экзамена, на котором в роли экзаменаторов (в количестве почти сорока человек) выступают выдающиеся умы вице-королевства и среди них - теологи, философы, математики, историки, литераторы и поэты. Хуана Инес не только с честью вышла из этого труднейшего испытания - ее ответы были столь блистательны, глубоки и остроумны, что многие из экзаменаторов посрамленными покинули поле боя, разнося повсюду молву о таланте и образованности юной поэтессы.

Хуана Инес де Асбахе стала первой дамой мексиканского двора. Ее ум и красота снискали ей любовь и уважение вице-королевской четы. Ее расположения искали многочисленные поклонники, она была украшением придворных празднеств. Ей было тогда четырнадцать лет.

В шестнадцать лет она ушла в монастырь.

Многие исследователи жизни и творчества Хуаны Инес де ла Крус склонны считать, что ее побудила к этому несчастная любовь. Если даже это мнение и не лишено оснований, его вряд ли можно полагать исчерпывающим.

Один из наиболее глубоких и интересных исследователей мексиканской литературы, Франсиско Пиментель, справедливо считает, что «к женщинам, подобным Хуане Инес де ла Крус, надлежит подходить с особою меркой: не следует отождествлять их с героинями банальных любовных историй, ибо, хотя сердца их полны безмерной любовью, в мире не отыщется человека, достойного этой любви». Смысл ее ухода в монастырь, как нам кажется, заключен, прежде всего, в противоречии ее личности с эпохой. Хуана Инес де ла Крус была «преждевременной» для своего века. Что могло принести ей неодолимое стремление к знаниям? Славу «ученой женщины», «феномена» - и только. Никакого общественного поприща, никакой научной деятельности, никакого практического применения накопленным знаниям - ничего этого не мог дать XVII век женщине, родившейся в колониальном вице-королевстве Новая Испания в эпоху неограниченного господства «отчизны-матери». Тесный придворный мирок с его условностями, праздностью, лицемерием, впоследствии с такой горечью изображенный поэтессой в одной из элегий («Ужели хоть на миг один...»), светские обязанности и развлечения, наконец, «блестящая партия», заботливо уготованная ей высокими покровителями, - вот и все, что могла предложить ей ее эпоха.

Хуана Инес предпочла монастырь. Это не означает, что она «решила похоронить себя заживо». Напротив, она выбрала монастырь потому, что надеялась обрести в его стенах все то, в чем ей неминуемо было бы отказано в мирской жизни: независимое общественное положение, свободу от докучавших ей светских обязанностей и, как следствие, - возможность полностью и безраздельно посвятить себя науке и поэзии. Доверимся ее собственному свидетельству: «...Дерзостные помыслы моего разума... устремлены были к одиночеству: я жаждала быть одинокой, жаждала отрешиться от самой малой обязанности, могущей помешать моему служению наукам; я готова была не слышать человеческого голоса, дабы его звук не нарушал моей безмолвной беседы с любимыми книгами».

В пользу ее выбора говорит и то, что в Мексике второй половины XVII века монастыри (а только в столице со стотысячным населением насчитывалось 29 мужских и 22 женских монастыря) будучи, прежде всего, оплотом католицизма, одновременно служили и своеобразными очагами культуры, сосредоточивая в своих стенах культурные ценности (в первую очередь, уникальные библиотеки) и осуществляя образовательную функцию: монастырские школы в то время были почти единственным источником образования для малоимущих классов. По отзывам современников, монастыри в колониях, по сравнению с монастырями в Испании, пользовались свободой столь исключительной, что это вызывало безмерное удивление у путешественников не только духовного звания, но и светских. Эта свобода распространялась, однако, не на все монастыри, среди которых были и отличавшиеся чрезвычайно суровым уставом, как, например, монастырь «босоногих кармелиток», куда 14 августа 1667 года вступила Хуана Инес де Асбахе. Чрезмерно строгий устав кармелитского монастыря предписывал монахиням полное отречение от мирских благ и занятий, считая их несовместимыми с религиозными обязанностями. Хуана, выбравшая монастырь отнюдь не из религиозных побуждений (хотя, будучи верующей, она впоследствии в монастыре Сан-Херонимо соблюдала все предписания его куда менее требовательного устава), была обманута в своих надеждах и раскаивалась в поспешности своего решения. К тому же резкая перемена образа жизни не замедлила сказаться на ее здоровье. Лишь три месяца провела она в этом монастыре и, тяжело заболев, вынуждена была его оставить. Испытанное разочарование более года удерживало Хуану от пострига, но все же в феврале 1669 года она принимает монашеский чин в монастыре Сан-Херонимо, где и проводит последующие двадцать шесть лет своей жизни под именем Хуаны Инес де ла Крус.

Монастырь Сан-Херонимо принадлежал к числу богатых и отличался, как было упомянуто, сравнительно мягким уставом, что и определяло его контингент, пополнявшийся в основном представительницами знатных и богатых фамилий. Кроме монахинь, здесь проживало большое число послушниц, по преимуществу индианок, метисок и мулаток, находившихся у монахинь в услужении (уставом предусматривалось право каждой монахини держать двух, трех, а то и четырех служанок). В состав монастырского общества входили также ученицы монастырской школы и их наставницы.

Здесь, в келье, заполненной книгами (библиотека Хуаны Инес к концу ее жизни достигла четырех тысяч томов, причем многие из книг были подарены ей их авторами), заваленной географическими картами и чертежами, заставленной музыкальными инструментами и приборами для опытов, она вкусила, наконец, в полной мере радость познания. Ее увлекало все: философия, риторика, литература, физика, математика, история. Многие часы были отданы музыке.

Шли годы этой удивительной жизни... В монастырской келье, более похожей на кабинет ученого или лабораторию алхимика, женщина семнадцатого века жила по законам двадцатого, жила, руководимая независимым духом и разумом, свободная от условностей своего времени, недоступная для уготованной ей женской судьбы. Монашескую келью она превратила в храм науки, а под звуки церковных песнопений ее перо рождало бессмертные лирические стихи...

Однако и в монастыре Хуана не нашла желанной «свободы одиночества». И там ей пришлось нести бремя многочисленных и докучных обязанностей, то и дело отрывавших поэтессу от любимых книг. Ее блестящий ум и эрудиция привлекали толпы посетителей, жаждавших удостоиться беседы со знаменитой монахиней. «Едва берусь я за книгу, как в соседней келье кому-то приходит в голову петь и музицировать; едва начинаю что-то обдумывать, как слышу ссору служанок и принуждена прервать свои занятия, дабы рассудить их спор; едва мое перо прикасается к бумаге, как знакомая дама жалует ко мне с визитом и нарушает мой покой, желая доставить мне удовольствие, а посему я должна не только мириться с ее вторжением, но и испытывать к ней благодарность», - так пишет поэтесса о своей жизни в монастыре. Но стремясь к одиночеству-уединению, Хуана Инес де ла Крус страдала от одиночества-отъединенности, от одиночества внутреннего, проистекавшего от ее «преждевременности», несоответствия своей эпохе. Ее монашеская келья была средоточием интеллектуальной жизни обеих Испании: поэтесса состояла в переписке с виднейшими учеными и поэтами метрополии, поддерживала тесную и постоянную связь с литературными и учеными кругами Мексики, и все же, по ее собственным словам, у нее не было никого, с кем она могла бы обсудить свои сомнения и поделиться своими мыслями: «Моим же единственным наставником остается безгласная книга, а соучеником - бесчувственная чернильница, и вместо советов и совокупных догадок - бесконечное множество помех...» Добавим еще и полную для нее невозможность применить свои познания: глубокий аналитический ум и способности Хуаны Инес, снискавшие ей славу «ученой женщины», несомненно таили в себе вероятность «женщины-ученого», мексиканской Марии Кюри или Софьи Ковалевской, но эта вероятность никоим образом не могла осуществиться в условиях той эпохи.

Исподволь, незаметно подкрадывалось разочарование. Разочарование в том, что еще недавно составляло для нее смысл жизни, - в науке. Ее вера во всемогущество разума была поколеблена. Долгая борьба со своим собственным сердцем, лишенным обыкновенного женского счастья, тяжкое бремя исключительности - все это мало-помалу привело Хуану Инес де ла Крус к горьким сомнениям в пользе служения науке. Монастырь и эпоха не давали вырваться на простор ее разуму. Знания, не разделенные и не примененные, были бессмысленны и тягостны. В отчаянии поэтесса осуждает «чрезмерную ученость», которая не в силах разрешить «вечный спор добра и зла», избавить людей от страданий...

            Сколь разума проклятье тяжко,
            сколь непосильно бремя дум... -

жалуется она в одном из своих романсов («Мой грустный ум! Хоть на мгновенье...»).

Восстание в Мехико городской и индейской бедноты, потрясшее столицу летом 1692 года, жестокая расправа испанских властей над повстанцами явились для Хуаны Инес симптомами всеобщего неблагополучия и дисгармонии и способствовали углублению ее душевного кризиса. В довершение всего она была больно уязвлена посланием дона Мануэля Фернандеса де Сантакрус-и-Саагуна, епископа Пуэблы, скрывшегося под именем сестры Филотеи. В этом послании епископ увещевал поэтессу отказаться от мирских занятий и всецело посвятить себя религии. Он укорял ее за сочинительство светских стихов, считая избранные ею темы недостойными монахини. В своем послании «Ответ поэтессы достославной сестре Филотее» Хуана Инес горячо защищала свое пристрастие к наукам, оправдывал его присущей человеку жаждой знаний. Она приводила в пример имена известных в истории женщин, с успехом посвятивших себя науке и искусству, и напоминала епископу, что даже отцы церкви полагали благотворным женское образование, видя в нем ощутимую пользу для общества.

Отстаивая свое право на сочинение мирских стихов, поэтесса писала: «Сочинительство для меня не пустая прихоть, а потребность души, дарованная свыше... Я ли не молила господа загасить во мне огонь разума, поелику, как полагают многие, женщине разум ненадобен и даже вреден. Но господь не внял моим мольбам, и тогда замыслила я похоронить себя, свое имя и вместе с ним и свой разум в обители... В ней уповала я найти убежище от себя самой, но, увы, и обитель не смогла отвратить меня от моей природной склонности, ибо не в силах я уяснить, в наказание иль в награду послало мне небо сию страсть... Видит бог, сколь ни тщилась я подавить мучившую меня жажду ревностным ему служением, она лишь пуще во мне разгоралась...»

Однако силы «Мексиканской монахини» уже были подточены разочарованием, болезнями, усталостью. Обманувшись в разуме, она ищет опоры в религии. Отныне монастырь для нее - только монастырь. Она продает свою богатейшую библиотеку и вырученные деньги жертвует на бедных. Благотворительностью и молитвами пытается она заполнить образовавшуюся в душе пустоту.

В 1695 году в столице вспыхивает эпидемия чумы. Самоотверженно ухаживая за больными монахинями, Хуана Инес заражается сама и умирает 17 апреля 1695 года.

Такова история жизни Хуаны Инес де ла Крус. Даже ограниченная скупыми фактами, она волнующа и поучительна. Но Хуана Инес де ла Крус - поэтесса, а биография поэта - в его стихах. Поэзия прославила ее при жизни: «Десятая муза», «Мексиканский феникс» - так называли ее благодарные современники. Поэзия сохранила ее имя на века.

Литературное наследие поэтессы по объему сравнительно невелико: оно насчитывает четыре тома, из которых лишь один посвящен лирической поэзии, составляющей главную и непреходящую ценность ее поэтического творчества. Остальные тома содержат немногочисленные прозаические произведения (среди них - вышеупомянутый «Ответ сестре Филотее»), театральные пьесы («Лабиринт любви» и «Дом, где заблудились сердца» - в духе «комедий нравов» Кальдерона), мистерии («Божественный Нарцисс» и Другие), При жизни Хуаны Инес де ла Крус в Сарагосе в 1692 году вышло собрание ее сочинений. Издание было снабжено пышным титулом, свидетельствующим о необычайной популярности поэтессы не только у себя на родине, но и в метрополии; оно именовалось: «Сочинения несравненной американской поэтессы, Десятой музы, сестры Хуаны Инес де ла Крус, принявшей монашеский чин в монастыре Сан-Херрнимо в имперском граде Мехико, - в коих с помощию различных метров, наречий и стилей, неподражаемыми, искусными, изысканными, услаждающими слух и поучительными в наставлениях стихами излагаются разного рода, предметы, долженствующие служить к развлечению, пользе и восхищению».

На литературном фоне Мексики XVII века Хуана Инес де ла Крус действительно возникла сказочным фениксом поэзии. В период испанского владычества литература Мексики в основном носила подражательный характер. Колониальная зависимость страны лишила ее не только политической, экономической, но и культурной самостоятельности. Однако следует отметить, что влияние испанской литературы на развитие национальной литературы Мексики не было ни поверхностным, ни чужеродным: единство языка позволяло лучшим представителям мексиканской литературы подходить к этому влиянию творчески, избирательно, ориентируясь на наиболее достойные образцы. Что касается последних, то не нужно забывать, что речь идет о великих произведениях испанской литературы эпохи Ренессанса и барокко: Сервантеса, Лопе де Вега, Тирсо де Молина, Кеведо, Кальдерона, Гонгоры и других.

В середине XVII века Испания переживает глубокий экономический и политический упадок, обнаруживший себя еще во второй половине XVI века. Некогда могущественная держава нищает, ее творческие силы иссякают, международный престиж падает окончательно. Лишь правящая верхушка продолжает цепляться за старые иллюзии и пытается укрепить их роскошью придворной жизни, строгостью этикета, торжественной пышностью празднеств и церковных церемоний, резко контрастирующих со всеобщим оскудением страны. В искусстве и литературе эти социальные процессы ознаменовались появлением нового направления, получившего название барокко, которое обозначилось еще в конце предшествующего столетия, а в XVII веке приобрело свое законченное воплощение. В нашем литературоведении термин «барокко» долгое время определялся либо расплывчато и неполно, либо просто неверно. Ограничиваясь констатацией того, что барокко является эстетическим выражением феодально-католической реакции, критики спешили объявить это направление антихудожественным и порочным. Однако то, что можно назвать «классическим барокко» конца XVI и всего XVII века, стало одним из мощных стилевых направлений искусства и литературы, создавшим бесспорные художественные ценности. Оно возникло в эпоху огромных исторических сдвигов, когда искусство Ренессанса уже не отвечало новым складывающимся формам общественного сознания. «Гармонический, идеальный человек Ренессанса, как он был преимущественно воплощен в искусстве, подымался над действительностью своего времени - кровавой, суровой и ожесточенной. Разрушение гармоничности в искусстве XVII века отвечало противоречивости самой жизни»[1]. В обстановке социально-политических кризисов были развеяны многие «иллюзии ренессансного индивидуализма», что, однако, не привело к отказу от гуманизма, а, напротив, послужило к его психологическому углублению. «Трагический гуманизм» XVII века нашел свое выражение в напряженном искусстве барокко, ибо художественные средства Ренессанса были для него уже недостаточными. Барокко представляет собою явление общеевропейское, но в Испании, ввиду особых международных и внутренних исторических условий, стиль этот принял наиболее острые и выразительные формы. Одним из проявлений барокко был гонгоризм, или культеранизм, испанская разновидность итальянского маринизма или английского эвфуизма. Наиболее яркое воплощение эта разновидность барокко получила в творчестве Луиса де Гонгора-и-Арготе (1561 - 1627), особенно в его поэмах «Полифем» и «Уединения». Она отличалась нарочитой усложненностью выражения; стихи, написанные в этой манере, изобиловали неологизмами, латинизмами, были щедро уснащены различного рода мифологическими и историческими аллюзиями, перегружены вычурными метафорами, игрой слов, пестрили всевозможными стилистическими ухищрениями.

Поэзия Гонгоры оказала сильное влияние как на испанскую поэзию XVII века, так и на поэзию южноамериканских колоний Испании.

Возвращаясь к творчеству Хуаны Инес де ла Крус, следует сразу же признать, что влияние Гонгоры на ее поэзию неоспоримо. Вместе с тем вряд ли правомерно сводить несомненное воздействие его поэзии (как это делают некоторые исследователи творчества Хуаны Инес де ла Крус) к перечню «грехов» гонгоризма, якобы механически перенятых поэтессой из чистого подражания любимому поэту.

Обнаруживая в стихах Хуаны Инес де ла Крус непривычные образы, неожиданные метафоры, сравнения, словосочетания и другие особенности, напоминающие стиль Гонгоры, эти исследователи считают их искусственными, чужеродными для ее поэзии, нарушающими гармонию ее классического стиха.

Так, уже упоминавшийся исследователь жизни и творчества Хуаны Инес де ла Крус - Франсиско Пиментель, справедливо упрекая гонгористов в утрате ими чувства меры, в сознательном «затемнении» поэтических образов и в чисто формальных «вывертах», подвергает строгой критике гонгористские «антипоэтизмы» в творчестве Хуаны Инес де ла Крус. Но в качестве доказательств он приводит примеры, которые либо просто не имеют ничего общего с гонгоризмом, либо, тяготея к нему по своим стилевым признакам, все же ни в коей мере не воспринимаются в данном случае как нарочитые «выверты» и формальные «изыски». Пиментель протестует против употребления такого «некрасивого», с его точки зрения, прозаизма, как «уши» (вместо поэтического «слух»), он лишает поэтессу права на такую поэтическую фигуру, как «oír con los ojos» («услышать глазами»), хотя данная метафора обусловлена контекстом (речь идет о письме). Он осуждает за «дурновкусие» фразу: «el alma... saldrá a los ojos desatada en risa» - «душа... всплывет в моих глазах смехом», считая слово «risa» («смех») грубым и неуместным и предлагая заменить его выражениями «una sonrisa melancólica» или «una lágrima de gozo»
(«грустная улыбка» или «слеза наслаждения»), выражениями несравненно более банальными, которые снимают всю эмоциональную напряженность строфы («Услышь, любимый мой...»). Примеры подобного рода можно было бы продолжить, - их несостоятельность объясняется чрезмерным пуризмом исследователя, который, справедливо ратуя за «совершенную гармонию» классического стиха, в своем рвении лишает поэзию права на то, что составляет ее сущность, - права на поэтическое открытие, на обновление образной системы, диктуемые той неповторимостью поэтического взгляда, поэтического осмысления действительности, без которых нет истинного поэта.

Думается, что и какие-то особенности поэтики самого Гонгоры связаны всего лишь с поисками новых средств поэтической выразительности, поисками, законными и обязательными для поэта. Остерегаясь антиисторического уклона в оценке различных примеров, цитируемых некоторыми критиками в качестве гонгоризмов, и не пытаясь переоценивать их с позиций поэтического восприятия XX века, все же можно с уверенностью предположить, что такого рода словосочетания, как «ученый невежда», «радостная боль» (кстати сказать, представляющие собой не что иное, как типичный оксюморон - стилистический оборот, широко применявшийся в античной риторике и поэзии), или сравнения и метафоры типа «звезды - сверкающие дукаты с небесного монетного двора» и тем более: «звезды - искры вечной любви», - вряд ли даже в эпоху Гонгоры могли почитаться образцами гонгористского стиля, ибо это поэтика, типичная не только для ренессансной поэзии в целом, но и для поэзии литературного «противника» Гонгоры - Лопе де Вега, романсы которого изобилуют оборотами, подобными следующим: «влюбленный не умирает, потому что он мертв среди живых воспоминаний», «засмеялись хрустальные воды», «туфельки - словно перчатки на ножках любимой» и т. д.

Памятуя о вышесказанном, следует, как нам кажется, рассматривать влияние Гонгоры на поэзию Хуаны Инес де ла Крус в более широком плане.

Поскольку литературная жизнь в колониальной Мексике XVII века определялась вкусами и направлениями, господствующими в метрополии, было бы наивным ожидать, что творчество Хуаны Инес де ла Крус останется чуждым их влиянию. Воспитанная на классических образцах испанской поэзии, поэтесса вливает в ее традиционные формы свое собственное содержание, свое собственное поэтическое мироощущение. И ей отнюдь не неловко в традиционных сонетах, редондильях, романсах... Затейливая и жесткая строфика многих из этих форм была для ее поэзии органична и не стесняла свободы ее поэтического самовыражения. В пределах одной и той же формы поэтесса умела придать своим стихам различное звучание. В сонетах и романсах, редондильях и элегиях, лирах и десимах ее эмоциональный диапазон необычайно широк: от легкой, грациозной шутки до гневной, убийственной иронии; от нежного, меланхолического раздумья до откровенного, пронзительного отчаяния.

Возвышенный строй ее лирической поэзии тяготеет к поэзии ренессансной. Лирику Хуаны Инес де ла Крус отличает та же ясная гармония, проникновенная простота, афористическая точность. Эти черты ее лирики, несомненно, восходят к народной традиции, столь сильной в поэзии испанского Ренессанса. В романсах и редондильях (формах наиболее традиционных, пришедших в испанскую поэзию из фольклора) поэтесса более всего приближается к высокой простоте и гармонической ясности народной поэзии.

И все же ренессансная сущность ее дарования и гармоническая цельность ее человеческой натуры не могли устоять в трудном и одиноком противоборстве с веком.

«Искусству Ренессанса весь мир представлялся прозрачным, как стекло, расчерченным в прекрасной геометрической перспективе. Оно было полно веры в свои силы. Человек барокко мечется среди сомнений и противоречий, кажущихся ему неразрешимыми, теряя надежду на осуществление своих гуманистических идеалов... Барокко отразило душевную потрясенность человека... нашедшую свое выражение в пристрастии к причудливым, гротескным, изощренным формам, к экспрессивным и динамическим художественным средствам»[2]. Поэзия Ренессанса искала и находила прекрасное в самой действительности, в природе, - поэзия барокко стала искать его в мысли, образах, мастерстве, совершенстве формы.

Склонная по характеру своего дарования к некеторой интеллектуальной утонченности и словесной витиеватости, Хуана Инес де ла Крус не могла остаться вполне равнодушной к гонгористскому увлечению формой, и ее поэзия в какой-то мере несет на себе отпечаток формальной изощренности (нарушения синтаксических конструкций, анжамбеманы, злоупотребление «учеными словами и т. п.). Наибольшую дань гонгоризму поэтесса отдала в своей поэме «El Sueño» («Сон»), написанной ею в подражание «Уединениям» Гонгоры и проникнутой мистическими настроениями последнего периода ее творчества, омраченного тяжелым душевным надломом. И если в лирической поэзии Хуаны Инес де ла Крус влияние гонгоризма чаще всего ограничивается отдельными формальными изысками, то поэма уже воплощает в себе философию гонгоризма - духовный кризис эпохи совпадает в поэме с творческим кризисом самой поэтессы, вызванным крушением ее надежд и стремлений.

Предлагаемая советскому читателю лирическая поэзия Хуаны Инес де ла Крус охватывает лишь небольшую часть ее поэтического наследия. Однако именно лирика обессмертила имя поэтессы, именно в этих, не столь уж многочисленных, стихах заключена история ее надежд и разочарований, «кружение» ее сердца, тревога ее души и помыслы разума. Тема любви с ее радостями, страданиями, ревностью и самоотречением является преобладающей в творчестве Хуаны Инес де ла Крус. С волнующей откровенностью поэтесса раскрывает драму женского сердца во всех ее противоречиях и сложностях, сумев придать ей общечеловеческое звучание. Ее поэзия не только в Америке, но и в Европе до сих пор считается каноническим образцом любовной лирики. На первый взгляд круг ее конкретных тем кажется однообразным: любовь, ревность, разлука, смерть. Эти «вечные» темы варьируются поэтессой в различных стихотворениях, которые, опять же на первый взгляд, кажутся не похожими только по форме. Но все это лишь на первый взгляд. Ибо, сравнивая стихи, посвященные одной и той же конкретной теме, мы видим, сколь различна ее поэтическая интерпретация. Используя традиционную строфику четверостиший (романсы, редондильи, элегии), шестистиший (лиры), десятистиший (десимы), в которых каждая строфа обычно завершается афоризмом, подытоживающим заключенное в ней суждение, поэтесса вносит в эти афористические концовки свойственные ее таланту глубину и разнообразие. Ее моральные сентенции не только изящны по форме, они почти всегда психологически укрупняют мысль, порой придавая ей характер философского обобщения. Одновременно они очень свежи, прочувствованны, искренни. Это не ходячие афоризмы, переплавленные в стихотворную форму, и не броские парадоксы с потугами на оригинальность - поэтическая мудрость Хуаны Инес де ла Крус проста и лирична. Иной раз она обнаруживает некоторую склонность к жонглированию словами и понятиями, однако такого рода «упражнения» допускаются ею только в полушутливых, куртуазных стихах, стилю которых не чужда некоторая формальная изысканность, как, например, в редондильях «Причуды сердца столь неясны...».

И все же лирика Хуаны Инес де ла Крус, уходя своими корнями в классическую поэзию Золотого века, принадлежала веку упадка, - тяготея к «очарованию» ренессансной поэзии, она не могла не отразить того разочарования, к которому привела поэтессу эпоха. Целостность ее мироощущения не выдерживала безмерности сомнений, и субъективность брала верх над объективностью.

Все это повлияло на природу ее поэтики. В присущую ее лирике ясность, выпуклость, завершенность вторгалось вольное ассоциативное поэтическое мышление, смыкавшееся с барочной поэзией в стремлении к максимальной интенсивности художественного изображения. Оно рождало образы, метафоры, сравнения, которые казались непривычными, неожиданными. Они были «шагом в иную, более позднюю поэтику» и многим исследователям ее творчества казались «антипоэтическими», но именно эти кажущиеся «антипоэтизмы» привносили в лирику Хуаны Инес де ла Крус свежесть и остроту поэтического восприятия, обновляли поэтические образы, ставшие банальными, и тем возвращали им способность эмоционального воздействия.

Яркий талант и неустанный творческий поиск помогли Хуане Инес де ла Крус и в поэзии сохранить свою самобытность настолько, насколько это позволяли условия ее эпохи. В своих стихах она пыталась отойти от испанской традиции, обратиться к новым источникам вдохновения, найти новые языковые формы. В своих рождественских песнях она широко использовала живой разговорный язык, его диалектные и жаргонные особенности.

Настоящий поэт всегда неразрывными узами связан со своей родиной: он выражает ее суть, ее душу. Тем более неоценима роль поэта в эпоху, когда душа его родины еще только лепится историей. Хуана Инес де ла Крус жила в то время, когда мексиканская нация только складывалась, когда национальное чувство только зарождалось, а идеи национальной независимости еще не владели умами. Появление в мексиканской действительности того времени личности, подобной Хуане Инес де ла Крус, не могло не оказать веского воздействия на рост национального самосознания, ибо величие ее натуры, ее поэтический гений сделались предметом национальной гордости, символом пробуждающихся творческих сил мексиканской нации. Хуана Инес де ла Крус была предана родине всем сердцем, она любовно изучала ее древнюю культуру, прекрасно знала индейскую поэзию и сама сочиняла стихи на языке ацтеков. Творческому лицу поэтессы, несомненно, присущи мексиканские черты: ее поэзия жадно впитывала все элементы тон собственно мексиканской культуры, которая в то время еще только прокладывала себе путь, опираясь на образцы, созданные великими предками, и открывая для себя творения европейского Ренессанса и барокко. Не случайно в столетнюю годовщину независимости Мексики, в 1910 году, имя Хуаны Инес де ла Крус было названа первым в ряду славных имен, запечатленных мексиканской историей.

Поэтесса, впервые в истории Латинской Америки осудившая рабство («Вильянсико, посвященное Сан-Педро Ноласко»), женщина, выступившая зачинательницей борьбы за женское равноправие («Ответ сестре Филотее»), Хуана Инес де ла Крус и в поэзии оставалась верной себе: в поэзии, как и в науке, она была «максималистом», она требовала от себя полной самоотдачи. Будучи поэтом «божьей милостью», виртуозно владея стихотворной техникой (даже ее многочисленные стихи «на случай» поражают своим изяществом, остроумием, отточенностью формы), она строго судила себя за вынужденную поспешность, за недостаточную отшлифованность отдельных стихов. Глубокой неудовлетворенностью звучат строки ее «Посвящения»:

            Читатель мой, мои стихи
            столь далеки от идеала...
            Одно достоинство у них -
            что я сама ценю их мало.
            . . . . . . . . . . . . .
            Не почитателя я тщусь
            найти в тебе, мой добрый гений,
            но беспристрастного судью
            моих бесхитростных творений.

Прошедшие века и сменившие друг друга поколения читателей с должным беспристрастием оценили творения Хуаны Инес де ла Крус, по праву отнеся их к золотому фонду мировой лирики.